Васька стоял и держался за кровать — шагнуть боялся.

— Ну, говорила я тебе — кашу надо есть!

Агриппина Петровна сначала его водила. Через день Васька бродил, держась за стены. А уже потом сам ходил по палате, по коридору и даже по лестнице.

— Скоро будешь играть в чижика, — говорил, глядя на него, доктор.

Он знал Васькины заветные мысли, знал даже и то, о чём Васька ему не рассказывал. Знал доктор и про то, как в метель спешил красноармейский отряд в село, где творили расправу белобандиты над бедняками и коммунистами. Из этого села и бежал Васька куда глаза глядят. Упал тогда Васька, и замело его снегом. Только, видно, его счастье — не проскакали мимо красные конники: заметили, подобрали.

«А парень-то знакомый», — сказал Чебышкин, к которому Ваську положили на повозку.

Когда Ваську оттёрли и внесли в дедову избу, комиссар Степан Михайлович спросил:

«Ну, бабкин внук! Что же ты в снег зарылся?»

«А я за вами бёг, — ответил Васька. — Они деда-то…»

А дед, кряхтя на печи, заступился за Ваську:

«Тут не только в снег зароешься — в землю живьём ляжешь, если их власть будет. Хорошо, вы поспели: спалили бы они нас».

«Почему же ты за нами бежал? Может быть, мы за сто вёрст были?» — не унимался Степан Михайлович.

Васька не знал, что отвечать. Он был счастлив!

«Глядите, — говорил Васька, — варежка-то только одна. Другую я потерял, когда бежал, что ли?»

«Эх ты, варежка! Поскачем обратно — десять найдём вместо одной. Десять вырастут», — шутил Степан Михайлович.

С тех пор Васька не отставал от комиссара ни на шаг. Только в бою расставались, а пока шёл бой — Васькино сердце, того и гляди, выпрыгнет, разорвётся! Страшно ему за Степана Михайловича. Он впереди всех, каждая пуля в него угодить может. Но на войне часто расстаются люди. Чуть было не расстался и Васька с комиссаром, а случилось это так.

Комиссаров приёмыш

Далеко, среди тамбовских лесов, на берегу реки, заночевал тогда отряд Красной Армии. Крепко спали красноармейцы на мякине в большой риге. Мякина — как перина. Морозы мартовские, последние, а прихватывает здорово. Сколько ночей на ветру, а тут такое прикрытие!

И Васька на мякине под чужой шинелью спал крепко, спокойно и видел сон, хороший сон.

Синело небо, уходила ночь.

Часовые ждали, когда придёт смена: прозябли, и клонило ко сну.

Вдруг загудел за рекой набат. Часовые за винтовки — тревога!

Набат гудит. Далеко село, на том берегу, а видно, как закраснелось сначала в одном конце, потом в другом и вспыхнуло на рассвете зарево пожара.

За рекой стрельба, пламя всё ярче. Жутко Ваське — зарылся в солому. Колючая солома, холодная… Хоть бы кто остался! Никого.

«Не пропаду, — думал Васька. — Кончится стрельба — побегу догонять. Только… кто там за рекой останется? Неизвестно, свои или чужие? Кто победит в бою? На войне по-всякому бывает».

Только к вечеру спустился Васька к реке. За рекой было тихо, выстрелов не слышно, и пожар погас — темно…

Васька пробежал по льду и узенькой тропочкой от проруби поднялся на крутой берег. От речки шли огороды, погреба, риги, а уже за ними дома.

Вот крайний дом — большой, крыша железная, сад кругом. Забор высокий, тропка от реки идёт к саду. Пошёл по ней и Васька. Притаился. Слышит — за забором голоса. Мальчишки спорят. Мальчишки — это не страшно, у них и спросить можно, кто в селе. Смотрит Васька в щель: правда, мальчишки. Сидят на корточках, шепчутся. Встал Васька во весь рост и тихонько свистнул. Мальчишки — врассыпную, а на снегу остался убитый человек.

— Чей ты? — Это мальчишки перемахнули обратно через забор и насели на Ваську. Они держали его кто за ноги, кто за руки. — Говори, чей?

— Дальний.

— Чей дальний?

— Пустите, один я… Ну!

— Драться будешь?

— Нет.

— А орать?

— Нет.

Мальчишки отпустили Ваську, только один продолжал держать его за руки и шёпотом продолжал допрос:

— Ну, говори!

— Московский я. Отстал от своих, — отвечал Васька.

— А не врёшь?

— Зачем мне врать!

— Докажи, что московский.

— А ты пусти руки!

— Зачем?

— Увидишь!

Мальчишка отпустил Ваське руки, а остальные придвинулись теснее, чтобы, если побежит, тут его и схватить. Но Васька не побежал: он шарил у себя за пазухой и не находил, что искал.

— Ну!

Васька чуть не заплакал от досады: растяпа, потерял!

— Звёздочку потерял — комиссар дал. Я её завернул и потерял.

Мальчишки смотрели на Ваську с недоверием. Какой комиссар, какая звёздочка?

— Проваливай-ка лучше, откуда пришёл!

— Мне отряд нужен. Комиссар Степан Михайлович. Некуда мне проваливать! — крикнул Васька.

— Тихо, ты! — сказал мальчишка, который допрашивал. — Давай пособи нам, а потом разберёмся, знает ли тебя Степан Михайлов-то.

И мальчишки, а с ними Васька подошли к убитому.

— Учитель наш… не поспел твой комиссар. Нам его хоронить надо — ну-ка опять бандюги вернутся, — а ты, чёрт, помешал!

— А где же захоронить, как?

— «Как, как»! Подсобляй!

Ребята вместе с Васькой подняли тяжёлое тело.

Молча несли мальчишки своего учителя. Ни разу не опустили его на землю, донесли до места.

— Ну вот, — сказал паренёк, который шёл впереди. — Теперь я слезу вниз, а вы спускайте, только разом.

Он спрыгнул в ямину и крикнул оттуда:

— Подавайте!

— Держишь, Серёжка?

— Держу.

И маленькие руки бережно опустили в могилу дорогого им человека.

— Большая ямина-то! Ничего, закидаем, не найдут!

…Сняли мальчишки шапки, постояли и пошли обратно.

Серёжка повёл Ваську в свою избу.

— Зачем привёл? — ворчала Серёжкина мать. — Нешто теперь в избу чужих водят?

— Не гуди! Ты бы лучше щей дала, чем гудеть-то, — сказал Серёжка.

Когда похлебали щей. Серёжка велел Ваське лезть на полати.

Утром Серёжкина мать стала расспрашивать Ваську:

— Чей, откуда? Как-то тебя мать отпустила!

Васька молчал.

— Вот растишь вас, растишь, а сынок о матери и думать позабыл! — причитала баба.

— Я не позабыл, — сказал Васька, — а матери у меня нету.

— Тогда поживи, не обидишь! Может, и у Серёжки отца не будет.

— Почему это не будет? — Серёжка хмуро посмотрел на мать. — Чего ты всё каркаешь?

— А ну как убьют? Война…

— Всех не убьют. Если таких, как отец, поубивают, кому тогда жить оставаться? — Серёжка покачал головой и сказал: — «Убьют, убьют»! Эх, бабы!

Он был постарше Васьки года на два, и мать относилась к нему уже как к взрослому.

— Затопляй, — сказал он матери, — я дров наколю.

Серёжка взял топор, и они пошли с Васькой во двор.

Серёжка рассказал Ваське, что отец его в Красной Армии, а в революцию был в Питере, откуда и прислал им с матерью письмо, что уходит на фронт защищать революцию. А в какую сторону ушёл воевать, не написал.

— Теперь вот жди его, когда объявится: А в деревне совсем мужиков нет. — Серёжка взмахивал топором и ловко колол полено за поленом.

Васька подбирал наколотое и складывал рядком, как указал Серёжка.

Уже давно топилась в избе печь и Серёжкина мать проходила не раз по двору то с ведром, то с плетушкой, а Серёжка с Васькой продолжали работать и разговаривать.

Но вот хозяйка вышла на крыльцо и крикнула:

— Идите в избу!

И ребята пошли обедать.

Вернулся отряд

Долго Ваське в Серёжкиной избе жить не пришлось. К вечеру, отогнав бандитов, вернулся в село отряд. Васька от радости чуть не прыгал. Он помогал красноармейцам таскать из колодца воду, поил лошадей. Потом, когда управились, Васька устроился около часовых у костра.