И правда, у отца на висках были седые волосы. Варя ещё раз посмотрела на фотографию.

— А кто это в очках?

— Это Боровиков Пётр.

— Я его знаю. Пётр Андреевич. Он бабушку лечил. Он тогда худой был, а теперь толстый. А почему ты не доктор?

— Я, дочь, собирался быть физиком, а не доктором. Это во-первых. А во-вторых, из университета меня попросили вон.

— Нет, — сказала Варя.

— Не нет, а да. Выгнали, дочка, выгнали!

— А почему?

— А потому, что узнали, какая ты у меня баловница.

— Ну тебя, папка, ты всё смеёшься!

— Смеюсь… А ты не трогай коробку, поставь на место — там у меня кнопки. Рассыплешь — поколешься.

Папа убрал ящики стола и стал что-то писать. Потом позвал Варю:

— Ну-ка, дочь, иди сюда. Будешь мне помогать.

Папа положил на картон фотографию, прикрыл стёклышком и стал оклеивать стекло бумагой. Варю он заставил придерживать бумагу пальчиками. Получилась рамка. Папа аккуратно повесил её над столом. В ней была фотография из газеты.

— Ну, кто это?

Варя молчала.

Кто этот человек, который так внимательно глядит на Варю?

— Это Ленин Владимир Ильич.

— Я не знаю, — сказала Варя.

— Ты-то не знаешь, да он нас всех знает, — сказал папа.

— И бабушку?

— И бабушку.

— Бабушка, ты знаешь Ленина? — спросила Варя.

— А как же не знать! Очень хорошо знаю, только жалко — не видала ни разу.

Бабушка подошла и долго рассматривала ленинский портрет.

— Что-то мне, Алёша, кажется — я его где-то видела, — сказала бабушка. — Очень он мне знакомый.

— Вряд ли, мама. А то, что знаком, — это неудивительно. Все так говорят, когда первый раз видят Ильича: он сердечный, внимательный к людям человек. Много у него забот, много… Тяжело сейчас Ленину…

Отец простился с Варей, бабушкой:

— На вокзал ехать вам, родные мои, незачем — уже темно, обратно добираться трудно… Оставайтесь-ка дома, а я пошёл…

Отец прижал Варю к себе, поглядел ей в глаза и поцеловал каждый глазок:

— До свиданья, доченька, до свиданья!

— Папка, мой дорогой… — сказала Варя и заплакала.

Бабушка тоже поцеловала папу, и папа ушёл на фронт.

Вот и Васька теперь на фронте. Что там, на фронте?

В окопах

Вода капала с бревенчатого настила. Сыро и холодно было в окопной землянке.

Промокли сапоги, шинели, сухари покрылись плесенью. Табак, который прячут солдаты за пазуху, и тот влажный, и никак его не раскуришь.

— Тут живой человек сгниёт! — ворчит маленький, щуплый солдат, скручивая цигарку. — Курево не горит… А когда она, проклятая, кончится?

В землянке тесно. Кто-то высоко держит маленький огарок свечи; дрожащий язычок пламени еле-еле светит на газетный лист. И тот, кто читает, с трудом разбирает строку за строкой. На маленького солдата, который продолжает ворчать, шикают:

— Да ты слушай, герой! Слушай!

— А чего слухать! — кричит он в ответ. — Вот я её заброшу куда подальше — и баста, отвоевался!

Солдат, подняв тяжёлую винтовку, с ожесточением ударил ею о земляной пол. Брызнуло холодной грязью, огарок зачадил и погас.

— Эх, чтоб тебя!.. — слышится в темноте.

И вот снова дрожит робкое пламя.

— Ты прав, — говорит тот, кто читал газету. — Ты прав, Чебышкин. (Так зовут маленького солдата.) Войну надо кончать. Начали её цари, и нам она ни к чему.

— И я говорю — ни к чему, — отвечает Чебышкин. — На кой мне война? У меня теперь земля, свобода, а война на что?

— Только винтовку бросать нельзя, а то, брат, не будет у тебя ни земли, ни свободы. Так и запомни! — говорит Алексей Кирилин, Варин отец. Это он читает солдатам газету.

Чебышкин раскурил свою цигарку и замолк, а Кирилин продолжал читать о том, что Владимир Ильич Ленин говорит о необходимости скорее заключить с немцами мир.

— Мир-то мир, только небось дорого они за этот мир запросят, — говорит кто-то в темноте.

И кто-то отвечает:

— Что же теперь делать? Нам мир вот как нужен. И Ленин так говорит.

Кирилин кончил читать и, пока не догорела свеча, писал адреса на солдатских письмах.

Перед боем солдаты пишут письма домой — такой уж солдатский обычай.

Когда огонёк стал совсем-совсем чуточным, Кирилин написал письмо матери — Вариной бабушке и дочке Варе. Он сложил письмо уголком и спрятал в карман. Потом лег на нары. Скоро утро, но есть ещё время вздремнуть.

На рассвете заухали тяжёлые пушки, и солдаты пошли цепью навстречу врагу. В этом бою было много убито солдат. И среди них — Варин отец, большевик Кирилин.

Красноармеец Чебышкин

Чебышкин был ранен, и его отпустили домой. Он ехал через Москву. Он разыскал Варину бабушку и передал ей вещи Кирилина: бельё, бритву и гимнастёрку, в кармане которой лежало его последнее письмо.

Бабушка уже знала обо всём. Она напоила Чебышкина кипятком и постелила ему на кушетке, где раньше спал её сын, Алёша.

— Это кто приехал? — спросила Варя.

Бабушка ей не ответила, только прижала её к себе и горько заплакала.

Утром солдат Чебышкин ушёл. Он отправился прямо на вокзал, чтобы уехать к себе в деревню. Шёл он по улицам, а на улицах стоял народ, и все читали расклеенный приказ. Читали, спорили и растолковывали друг другу, что в этом приказе написано.

И Чебышкину объяснил про приказ старый рабочий, в кожаной замасленной куртке. Он подвёл Чебышкина к дому, на стене которого висел розовый листок, надел очки и прочёл ему всё, от строки до строки. Приказ был об организации Красной Армии.

— Да ведь с немцами-то уже вроде скоро мир? — сказал Чебышкин. — Зачем же армия? С кем воевать?

— У нашей советской рабоче-крестьянской армии врагов много, — ответил старик. — С одним мир, а сто драться лезут. Вот я человек рабочий, одёжа у меня неважная, и в кармане пусто — терять мне нечего?

— Нечего, — согласился Чебышкин.

— А завоевать я могу весь мир. Вот какое дело! — сказал старик. Он посмотрел на солдата и, нахмурив брови, продолжал: — Будут ещё с нами воевать, боятся нас, и добро своё буржуям жалко. Вот и выходит, что нужна нам армия. Так-то, солдат! Понял?

— Потапыч, Потапыч! — закричала в толпе какая-то женщина.

Она подошла и, перебив разговор, стала спрашивать про списки, которые держала в руках. Была она бледненькая, худая, на ногах латаные башмаки, а голос звонкий.

— Тут вот и женщины записались… Как ты думаешь, Потапыч, — спрашивала она с беспокойством, — возьмут?

— Пойдём узнаем, — сказал старик.

Они пошли в военкомат, и Чебышкин пошёл за ними. В военкомате Чебышкину дали крепкие сапоги, шапку с красной звездой; винтовка у него была своя.

И поехал красноармеец Чебышкин к себе на Тамбовщину воевать с врагами советской власти — с кулацкими бандами.

Как Васька добирался до реки Оки

Паровоз дёрнул состав — раз, другой, под вагонами лязгнуло, заскрипело, и поезд, набирая скорость, пошёл.

Чебышкин задал корму лошадям и полез на нары — устраиваться на ночлег.

На нарах в углу сидел мальчишка.

— Ты чего тут? Слазь! — закричал Чебышкин. — Слазь! Тебе говорят!

— Дяденька! — сказал мальчишка тихо, но так, что у Чебышкина засосало под сердцем. — Ты меня не прогоняй. Слезать мне некуда. Я тебе помогать буду. Дяденька!

Васька поглядел на Чебышкина и понял, что он его из вагона не высадит.

Утром Чебышкин сказал Ваське:

— Ты поаккуратнее, а то мне за тебя отвечать тоже неохота.

Но случилось, что Васька в тот же день к вечеру попался командиру на глаза — и тот приказал конникам непременно высадить его из вагона. Васька попросился довезти его хоть до Тамбова. Пришлось ему выдумать себе бабку в деревне… Бойцы поверили, не ссадили, а Чебышкин, когда мимо вагона проходил командир, говорил: